Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! [СИ] - Кристина Юрьевна Юраш

понятно!

Шерлок Холмс в костюме снегурочки посмотрел на цепочку следов, идущую к ямке, в которой я видела мой ларец в последний раз. И на цепочку следов, ведущую обратно к елке и теряющуюся под необъятными шубами.

Преступник не додумался замести следы и оставил улики.

Однако взгляд преступника намекал, что страшно не расследование. Страшно задержание. И судя по взгляду, начинающий оперативник в костюме снегурочки при попытке отнять ларец задержится здесь надолго. Если не навсегда!

Глава шестнадцатая. Синоптики

— Мне вот интересно! — покачала головой я. — Тебе же все выдали, так какого Лешего ты еще здесь?

— Мне она не нужона! — послышался голос среди елей. А я увидела, как мелькнул мой рюкзак и запасная куртка, что лежала свернутой в рюкзаке! Так, Семен Семенович! У меня будет к тебе серьезный разговор.

— Поутру за мной телега приедет! Дед меня домой с гостинцами и отвезет! — проворчал хомяк, устраиваясь поудобней.

Мы стали уходить. Пока я шла, слышала, как трещит мороз. Раньше он так никогда не трещал! Мне казалось, что даже меня, Снегурку, мороз пробирает до кости. Или это просто память о морозе.

— Холодно! — послышался голос Бурана. Мороз трещал так, что даже птицы умолкли. По деревьям полз иней.

— Зябко даже мне! Не представляю, что с людьми творится! — послышался голос Метелицы.

Так, у кого там на меня столбик термометра опустился!

— Может, вернемся! — вкопалась я, остановившись. — Она же замерзнет! Она ночь не переживет!

— Да тут никто ее, чую, не переживет, окромя нас! — заметил Буран, глядя, как ползет по дереву иней. — Крепко ты Елиазарушку обидела!

И действительно! Ни зверей, ни птиц, никого не было. Они все попрятались!

Да тут столбик термометра не опустился! Он упал! Это что за температурная импотенция?!

— Слышь, девка! — проскрипела коряга, заставив меня шарахнуться. У коряги внезапно глаза открылись и посмотрели на меня.

— Вы… — прищурилась я, всматриваясь в корягу.

— Не узнаешь? — послышался скрипучий голос.

У меня два варианта. Либо это мой бывший, или Семен Семенович! Один — дуб по жизни, бревно в постели и сучок при расставании! Семен Семенович — просто леший.

— Леший я! — проскрипела коряга, глядя на меня глазами.

— Семен Семенович? Ой, не узнала! — язвительно заметила я, осматриваясь кругом. Лес как вымер. Я никогда такого не видела! — Без моего рюкзака и моей куртки, что в рюкзаке лежала, не узнаю! Богатым будете… Буратиной!

Если честно, то я была зла на него за рюкзак! Ты тут спасаешь, а у тебя рюкзаки воруют!

— Ты своего уйми! Гляди, что творит! Я уж кого мог из зверей и птиц спрятал! — скрипела коряга. — Да всех не спрячешь! Уйми, говорю! Беда ведь будет! Все поморозит!

Сама и без Лешего вижу, что происходит!

— Как я должна его унять? — спросила я. — Ай-я-я-й, не делай так больше! Или как? Бегать по лесу и звать по имени! Взывать к совести?

— Ну что! Опять зову! — послышался голос Метелицы. — Только самой страшно!

— Я бы его не трогала! — воскликнула я, оглядываясь на хомяка. Не замерз ли мой жадный хомяк Марфа?

— Может, ты его не так трогаешь? Или не там? — проскрипел Леший. — Делайте же что-нибудь! Померзнет весь лес!

— Может, сам успокоится? — с надеждой спросила я, осматриваясь по сторонам. С ветки упала белка. Ее подхватила коряга — лапа, бережно пряча в дупле.

— Может, пронесет? — спросила я, глядя на Бурана, Метелицу, Лешего и вымерзающий лес. — Ну не может быть такого! Не может! Только не говорите, что Ледниковый период начался, когда его в последний раз баба бросила!

— Нам нужен ентот, супермен, — показал свои глубокий знания, почерпнутые из телевизора, Семен Семенович.

— Это вы кому сейчас про стринги намекаете? — нехорошо прищурилась я. — Значит, вы в сторонке постоите, поболеете!

— Поболеть мы можем, если ничего не предпримем! Я уже простыл! Апчху! — выдала коряга, чихнув опилками.

— Как вы мне все дороги! — вздохнула я.

В этот момент я почувствовала себя героем. Наверное, должна была заиграть торжественная и грустная музыка, провожающая героя. Все должны склонить головы и поклясться, что будут вечно помнить бессмертный подвиг. И носить венки на то месте, где героиня пала смертью храбрых.

Проникнувшись чувством подвига, я героически посмотрела в сторону замерзающего хомяка. Сейчас мне должны сказать что-то пафосное, важное, очень эмоциональное!

— Да иди уже! Чаво встала! — пробурчал Леший. Буран стряхнул с себя снег, а Метелица чихнула.

— Сволочи вы, — пробурчала я точь в точь, как несчастный хомяк в своей столовой под елкой.

— Карачун!!! — закричала я, глядя в небо. — Карачун!!!

Мне кажется, что лес содрогнулся от моего крика.

— Ребята, может хором позовем Дедушку Мороза! — обратилась я к присутствующим.

Но вокруг никого не было!

— Карачун! — крикнула я не без тайной надежды, что сделала, все что смогла, просто он не откликнулся! — Елиаза-а-а-арушка, сердце мое! Где ты, свет очей моих? Где ты, счастье мое?

Я чувствовала себя Настенькой с Медведем. Вот зря я смеялась над ней!

Ну, собственно, и все! Я старался, как мог! Я постояла, пожала плечами и решила выполнить свой гражданский долг, накрыв хомяка теплой шубой. При условии, что шуба так и останется моей!

— Я старался, как мог, — выдохнула я, пожимая плечами. — Девушка пришла на свидание, а мужик забыл. Все, как обычно!

— Кто забыл? — послышался знакомый до холодца голос за спиной. — Чего хотела?

Уууу! Какие мы недружелюбные! Так, ладно, соберись! Сейчас будем выяснять, чем обидели древнее божество.

— Ой! — пискнула я, оборачиваясь. — Ты пришел, сердце мое?

— Звала? — спросил грубоватый голос, а я смотрела на роскошную шубу и покрытую инеем бороду. Эх, до чего ж красив мужик!

Вот это я понимаю, мужик. А не чахлое нечто, смотрящее на тебя с первобытным ужасом и показывающим на комариный укус, как на смертельную рану.

Я смотрела на месторождение моих неприятностей, приветливо улыбаясь.

— Звала, сердце мое, — вздохнула я, подходя к нему. — Звала… Чем же я тебя так обидела, радость моя?

Я взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Чем не угодила? — прошептала я, оставляя морозный поцелуй на его пальцах и снова прижав их к своей щеке. — Ты почему так лютуешь?

— Вот смотрю я на тебя и диву даюсь, — послышался голос, заставивший меня поднять глаза от роскошной шубы на суровое лицо. — Неужто ты не понимаешь, что вижу я, что на сердце у тебя, а что на устах? Неужто я не догадываюсь, что говоришь ты то, чему тебя научили? Неужто думаешь, что не видал, как вы на полянке собрались и решали, что делать?

— Нет, что ты,